С чем связано то, что ИГ, с которым все так называемые цивилизованные страны вроде бы борются уже на протяжении многих лет, это ИГ, казалось бы, всё время поверженное (постоянно раскрываются какие-то его ячейки, арестовываются и ликвидируются его члены, совершаются перманентные антитеррористические кампании) — вот это ИГ восстаёт из пепла аки птица Феникс? Значит, оно чрезвычайно привлекательно для людей, подобных Хамзату Азимову. Так что это за душевный вирус такой, есть ли в нём какая-то правда? Может быть, это какая-то чудовищная, грязная и грозная, но всё-таки в какой-то основе справедливая реакция на несовершенство мира? Или это антисистема, к отношении которой даже нечего задаваться вопросами о возможной, пусть и микроскопической, доле справедливости — это чистое зло, а адепты этой секты под названием ИГ поголовно должны разделить судьбу Хамзата Азимова: разговаривать с ними бесполезно, в них можно только стрелять? 

Мир всегда несовершенен, просто потому, что даже когда мы решаем какую-то задачу, поставленную перед нами обстоятельствами, мы тем самым создаём новые обстоятельства, в которых естественным образом появляются новые задачи. Поэтому мир никогда не будет полностью совершенным. И не зря Гёте в «Фаусте» разрешил дьяволу забрать душу главного героя в ад в тот момент, когда тот скажет «Остановись мгновенье, ты прекрасно». То есть Гёте прекрасно понимал, что желание остановить время — это нечто адское и недопустимое именно потому, что в тот момент, когда мы сочтём мир совершенным, это значит, что мы просто перестали его видеть и понимать. Кстати, напомню, что сам Фауст пожелал остановить мгновенье тогда, когда дьявол создал красивую имитацию хорошей реальности в рассказе о ней — то есть это не было реальным достижением, это было иллюзией самого Фауста. 

Так вот, несовершенство мира заложено в саму суть природы, поскольку несовершенство создаётся как раз процессом непрерывных изменений, составляющих мироздание. И, соответственно, абсолютно неизбежно острое восприятие этого несовершенства — если не всеми людьми, то очень многими. Те люди, кто желает всего сразу и любой ценой, если имеют возможность накопить жизненный опыт, то по ходу этого накопления, как правило, убеждаются — решения, обещающие быстрый эффект, чаще всего оборачиваются катастрофическими долгосрочными последствиями. Большая часть недовольных — молодые люди. В силу возрастной нехватки житейского опыта их очень легко вовлечь в разнообразные преступления, в том числе и политические, что мы, собственно, и наблюдали во многих нашумевших на западе терактах, совершаемых именно молодыми людьми. 

То, что конкретного молодого человека Азимова вовлекли в такое преступление (вовлекли не обязательно какими-то личными переговорами с ним, а скорее просто агитацией, на которую он, неразумный, по молодости клюнул) — это, боюсь, проблема не только Франции. В Российской Федерации тоже приходится довольно часто пресекать террористические преступления, и тоже большая часть террористов — люди несовершеннолетние и несовершенноумные. 

Как с этой напастью бороться? У нас сейчас в порядке борьбы с ней, прежде всего, пресекают многие каналы преступной агитации, но мне кажется, что этого мало. Нужно ещё рассуждать буквально на школьном уровне о том, что мой партнёр по многим интересным работам Нурали Нурисламович Латыпов назвал в вышедшей пять лет назад с моей помощью книге «острой стратегической недостаточностью». То есть надо систематически, методично показывать, что попытки обрести всё сразу и любой ценой практически неизбежно оборачиваются катастрофой и для того, кто по молодости и неразумию этого желает, и для очень многих людей, связанных с ним по жизни. 

Что такое ИГ и другие радикальные течения, очень часто молодежные — традиция или модерн? Не есть ли это нечто, выведенное в пробирке именно в последнее время, а архаическая лексика — лишь прикрытие? Насколько я могу судить, фундаменталистские движения — это всегда отклик на прогресс, на модернизацию. И возникают фундаменталистские движения именно в связи с развитием. Напомню, что свою эпоху фундаментализма пережило, например, христианство. Там соответствующие течения известны как протестантизм, поскольку оформление движения началось с подачи официальных протестов против некоторых действий духовной и светской власти. Но главным лозунгом протестантов было именно возвращение к канонам раннего христианства. Более того, они даже ставили Ветхий Завет выше Нового, то есть предлагали по сути возвращаться даже в дохристианские времена. 

В Русской православной церкви фундаментализм порождён экономическими преобразованиями XVII века. А надо сказать, что большая часть того, что мы привыкли называть «петровскими реформами», начала входить в жизнь ещё при его отце Алексее Михайловиче, просто Алексей Михайлович не пытался форсировать события. Правда, в его эпоху и не велось таких жёстких войн, как в эпоху Петра. Так вот, протест против преобразований у нас вылился в форму старообрядчества, то есть протеста против приведения церковного обряда в соответствие с текущей греческой нормой. Кстати, сама эта норма, на самом деле, менялась на протяжении всей христианской истории, но менялась медленно и плавно, поэтому греки не обращали особого внимания на перемены. А вот у нас патриарх Никон попытался ввести все эти изменения, опять же, сразу и любой ценой, что и вызвало раскол среди русских христиан. И большая их часть, опять де, требовала возврата даже не к тем форматам, что были до Никона, а в более глубокую архаику. 

Так вот, сейчас исламский мир переживает свою эпоху перемен и своё недовольство переменами. И это недовольство опять же выливается в требования возврата в глубокое прошлое; но само это недовольство порождено как раз современностью. И как показал опыт уже многих мусульманских стран, переживших период увлечения тем, что там называют «салафизмом» (от слова «салаф» — предок), то есть стремлением вернуться в какие-то прошлые формы и нормы — как правило, этот самый салафизм исчезает по мере того, как основная часть общества приспосабливается к новой жизни. 

Поэтому невозможно однозначно сказать, является ли «Исламское государство» модерном или архаикой, потому что само его возникновение порождено модерном, и как бы оно не стремилось в архаику, но оно использует то, что порождено модерном. Например, устрашающие видеоролики о массовых казнях построены в лучших голливудских традициях, и специалисты даже полагают, что снимали эти ролики специально приглашённые западные кинематографисты, причём довольно высоко оплачиваемые. То есть даже провозглашая стремление вернуться в прошлое, игиловцы вынуждены для этого пользоваться средствами, порождёнными настоящим и востребованными даже в будущем. Так что это, можно сказать, модернистская реакция на модернизацию. 

Конкретно о террористе Азимове, вообще о чеченцах в Европе и о чеченцах не только в Европе, а также о трактовке теракта Кадыровым. Рамзан Кадыров никогда не возлагает даже какой-то доли вины на своих соплеменников. Он утверждает, что Хамзат Азимов встал на путь преступности исключительно по вине французов, он говорит, что «в Чечне от только родился, а взросление, формирование его личности, его взглядов и убеждений происходило во французском обществе». Что касается высказываний Кадырова в целом, то понятно, что он, как человек, в первую очередь ответственный за чеченцев, находящихся в Российской Федерации, не может говорить ничего такого, что послужило бы поводом для массового возмущения. Да, действительно, чеченский народ на протяжении нескольких веков пребывал в обстоятельствах, вынуждающих его вести себя агрессивно. В горах вообще трудно прожить, и большая часть горских народов во всё мире проявляет те или иные черты агрессивности, вплоть до грабежей. Кстати, отсюда же проистекают горские нормы гостеприимства, поскольку без этих норм вообще невозможно было в горах надеяться ни на кого и ни на что. И таким образом горцы сами себя ограничивают, чтобы хоть как-то выжить. Это, повторю, относится не только к чеченскому народу. Если почитаете, например, что Вальтер Скотт писал о своих сородичах, горных шотландцах — увидите, что они очень сильно напоминают чеченцев именно потому, что жили долгое время в схожих обстоятельствах. 

Полностью бороться с этим можно, только усиленно развивая хозяйство горных регионов, чтобы дать людям возможность мирно прокормиться. В советское время на Кавказе развили множество видов производства, но даже тогда значительной части жителей Кавказа приходилось искать работу за его пределами. Ну, а в постсоветские времена, когда хозяйство страны разломали и работы повсеместно стало не хватать, естественно, горские народы, включая чеченский народ, обратились к различным формам выживания за чужой счёт. Но если Кадыров всё это скажет вслух своим соплеменникам, он рискует вызвать массовое возмущение, и поэтому он вынужден подчёркивать, прежде всего, вину других в том, что чеченцы ведут себя именно так. 

Кстати, замечу, что в Чечне сейчас официальная версия местной истории примерно такова: «Пока была в России хорошая власть, мы с ней жили душа в душу. Власть резко испортилась в начале 90-х годов, и пока мы разбирались, что случилось с властью, она допустила приход на наши земли множества иностранных отморозков. И только когда появилась в России новая хорошая власть, мы вместе с ней от этих отморозков избавились». Понятно, что это лишь небольшая часть того, что реально происходил в той же Чечне в 90-е годы, но именно такой формат рассуждений позволяет поддерживать в республике спокойствие. И в этом смысле я прекрасно понимаю, что Кадыров, в принципе, не может говорить иначе, потому что ему надо, прежде всего, обеспечить спокойствие и безопасность внутри республики. 

Но я вполне согласен с тем, что молодой человек Азимов получил большую часть своего воспитания на родной земле. И я понимаю, что это воспитание включало в себя, помимо прочего, рассказы о подвигах предков, и в числе этих рассказов были и такие подвиги, которые, так сказать, с другой стороны представляются преступлениями. Но я сейчас тоже не рискнул бы рассуждать об этих преступлениях подробно — именно потому, что положение дел в Чечне в обозримом будущем не может быть полностью стабилизировано. Ибо пока хозяйство всей нашей стране не доведено до состояния, при котором можно было бы занять всех жителей Кавказа мирным полезным трудом. 

Кстати, замечу, что тот же Кадыров нашёл для значительной части чеченцев полезное занятие: они сейчас составляют довольно заметную часть российской военной полиции. Прежде всего, в Сирии, где по мере своих немалых сил и возможностей активно препятствуют действиям исламистских террористов. И вот, с учётом всех этих обстоятельств, с учётом того, что пока мы не можем создать хозяйство, охватывающее всех кавказцев, предоставляющее всем им достаточные возможности для мирной жизни — мы вынуждены мириться с такой, мягко говоря, сомнительной трактовкой истории. И мириться с тем, что Кадыров на словах никогда не признает вину Чечни в появлении террористов, а всегда будет говорить только о европейских воспитателях террора. 

В конце концов, доля европейской вины в воспитании террористов достаточно велика, чтобы можно было позволить тому же Кадырову сосредоточиться только на ней. Он говорит чистую правду — только не всю правду. Действительно, нынешняя европейская практика создания изолированных районов, где люди живут на пособия, очень способствует консервации в этих людях худшего из всего, что могло бы, в принципе, в них воспитаться. Но это не только европейская практика. Например, в Соединённых Государствах Америки изолированные этнические районы существуют уже многие десятилетия, а то и века. Они давно и убедительно зарекомендовали себя как рассадники различных форм преступного поведения. Скажем, Гарлем — район, заселённый почти исключительно неграми, считается в Нью-Йорке самым опасным местом, хотя там весь город содержит немало мест, куда лучше не заглядывать. Но самым страшным признан именно Гарлем, и именно потому, что там живут, в основном, негры, получающие пособия уже на протяжении многих поколений, а потому просто не понимающие, как можно зарабатывать на жизнь самостоятельно. И в этом смысле Европа воспроизвела худшее, что могла бы произвести в западной традиции. То, что сейчас в Европе тоже сформировались такие районы многолетнего безделья, крайне опасно. Ибо, как известно совершенно с незапамятных времён, праздность — мать если не всех пороков, то большей их части.